"И Н Е Й"
В пятницу они стояли у Сашкиной калитки и курили обсуждая погоду. Была середина декабря. День уже клонился к вечеру. Закончив работу и забрав детей из детских садов, в предвкушении выходных люди возвращались по домам. Накануне выпал снежок. Снежок так себе, не ахти какой едва прикрывший землю, но все живое радовалось ему да и сама земля как всегда в таких случаях казалась преображенной. Пацанята шумно играли в снежки, напряженно сопя боролись, катались на лыжах и санках, лепили снеговиков...
Почти не заметные до этого воробьи то там, то здесь шумными приметными стайками чернели на этой белизне. Деловито расхаживая и то и дело что-то поклевывая, они с настороженным любопытством поглядывали вокруг в любую минуту готовые сорваться и улететь.
Васька курил наблюдая как две собачонки барахтались в снегу. Стоя на задних лапах, а передними они старались повалить одна другую. Боролись почти как люди. Боролись используя не только силу лап но и вес тела. Боролись так, что в голову даже закрадывалась мыслишка, - а люди ли изобрели все эти приемы борьбы или они только научились тому что на протяжении тысячелетий уже существовало в природе?
Так и не выявив победителя а может быть это вообще не входило в их планы, одна из них вдруг пускалась вдогонку за собственным хвостом, другая тут же следовала ее примеру. Потом они бегали наперегонки или друг за другом. Набегавшись, сидели высунув языки и поглядывая вокруг с таким видом, словно вот только сейчас они проделали что-то не только очень важное и нужное, но и доставившее им самим чертовское удовольствие.
- А не поехать ли нам завтра на охоту? - сказал отворачиваясь от них Степаныч. Васька видел что он тоже с интересом наблюдал за их проделками и словно был слегка разочарован ничейным результатом этой борьбы.
Переглянувшись между собой и как дети которым назавтра пообещали по горсти конфет, они оживленно стали обсуждать это заманчивое дельце. Остановились на том, что в это время неплохо бы погонять лис на орошении. Ехать решили на Сашкиной "Ниве", - он утром объедет и соберет их.
Подходя к дому уже в сумерках, еще издали, Васька заметил что-то неладное, - огромный соседский ротвейлер рычал уткнувшись носом в направлении забора другой его соседки. Ну рычал и рычал, - мало ли на кого или даже на что может рычать собака? Однако по тону этого рыка Васька понял что рычал тот не играясь, рычал не на шутку, рычал всерьез. Этот рык был таким что зная что проходить придется мимо, он почувствовал себя не очень-то уютно. Подойдя ближе, понял в чем было дело.
Перед ротвейлером вжавшись спиненкой в забор стояла трехлетняя девочка его соседки, Верки-одиночки, у которой то ли никогда не было мужа, то ли он так давно куда-то делся что об этом никто уже и не помнил. Судя по всему самой Верке все это было "по барабану" так как чего-чего а уж этого-то "добра" ей хватало, - всяк проходящий и проезжающий да и свои, местные не обходили ее своим вниманием.
Но с девочкой было похуже. Похуже потому что без отцовской защиты ей приходилось несладко. Так уж наверное заведено на этой Земле, что каждое большое и малое двуногое чмо норовило отыграться на сироте и поэтому Ваське не раз приходилось вступаться за нее.
Сейчас же,... сейчас это чмо было уже даже не двуногое, - четвероногое. И это четвероногое чмо как и его хозяин стоявший неподалеку, возомнило себя наверное властелином не только этой улицы но и вообще всего света. Собака и девочка были примерно одного роста и стояли, что называется "глаза в глаза".
Что они не поделили?...
Может быть палка которую сосед бросил палку собаке упала поблизости от нее, а она по простоте своей не подозревая, чем это ей грозило, подняла ее чтобы подать?... Не понимая в чем дело, она сжимала в ручонке этот бесполезный, никому не нужный, выплюнутый природой предмет.
Васька был далек от мысли что этот ублюдок специально натравил собаку на ребенка, хотя и знал что эта мразь способна на все. Все это вихрем пронеслось в его голове. Этот сегодняшний, так страстно ненавидимый им мир, будто перестал существовать для него. Он видел только конкретное выражение этого мира, - мира не дававшего человеку никаких надежд на выживание.
Ему приходилось видеть как страшно, как жутко словно исчезая суживается незащищенный человеческий зрачок раздраженный неожиданной вспышкой электросварки. Сейчас, словно он тоже поймал тот "зайчик" от электросварки, этот бесчеловечный мир сузился в его глазах до рычащего готового при малейшем движении броситься пса и застывшей, обмершей, беззащитной крохи.
И она наверное понимала это. Понимала что нельзя шевельнуться. Понимала еще не умом, а понимала наверное каким-то древнейшим инстинктом заложенным в нас может быть даже и не матерью, а заложенным самой природой. Заложенным еще в те времена когда наши пращуры едва-едва только встав на ноги, жили в таком же враждебном по отношению к ним мире. Заложенном еще тогда когда люди жили в пещерах и носили шкуры...
Она стояла изо всех своих силенок, всем своим тельцем вжавшись в забор. Стояла не по-детски застыв и устремив на собаку немигающий взгляд. Васькино сердце болезненно сжалось от того что несмотря на то что эта кроха еще почти и не жила, несмотря на то что она была еще ребенок, несмотря на это, - что-то старушечье проглядывало в ней, что-то безысходное и обреченное.
Обреченное до такой степени словно она уже и привыкла, и смирилась со всем тем что выпало на ее долю. Смирилась с тем что у нее не было папы и судя по всему, не было и мамы, и поэтому она была как бы в чем-то не такой как ее сверстники имеющие и пап, и мам. И что именно поэтому те наверное имели полное право обижать ее. Смирилась с тем что на этой Земле некому было вступиться за нее. И она молча, никому ничего не рассказывая, с недетским вселенским терпением безропотно несла этот свой крест.
Тот самый крест, который не каждому и взрослому-то под силу. Когда даже взрослые угодив в подобную шкуру, далеко не все и далеко не всегда понимают, - за что, за чьи, и за какие грехи на их долю выпадало такое?
С болезненной обжигающей душу пронзительной остротой, как-то вот так, враз, Ваське открылось сейчас какой крошечный мытарь мыкал свою долю в этом мире, мыкал рядом с ним,... мыкал по соседству...
К вечеру как обычно похолодало и поэтому застегивающиеся сверху пряжками ее коричневые туфельки были явно не по погоде. Правая штанина простеньких желтых гамаш, изнутри между ножек, была заметно темнее левой, а под туфелькой растопив снег растеклась лужица. В ее застывших устремленных на собаку полных слез глазенках было столько ужаса смешанного с детской обидой и удивлением, что не зная сколько они вот так простояли, он понял что за это время пережила она...
Сосед стоял демонстративно отвернувшись и будто бы не замечая происходящего. Но по его роже Васька видел как изо всех своих ублюдочных сил тот ждал, - что же будет дальше?...
Каждой напрягшейся жилкой, каждой ужаснувшейся в нем клеточкой, всем собой Васька понял, что перед ним было что-то невероятное, дикое, сугубо враждебное человеческому роду. Оно было несовместимо с такими понятиями как люди,... человек,... дитя... Оно было чем-то таким, с чем во все времена люди были в вечной и непримиримой словно с волками вражде, забивая это дубьем и кольем.
Сейчас же, в этом измененном, перекошенном, перевернутом мире, "оно" чуждое чему-то человеческому диктовало всему свои волчьи законы. Васька видел что сегодня он жил уже не в том мире который должен жить по человеческим законам.. Сегодня он жил уже не в то время когда всем миром строили кому-то дом, когда отец сыну или сын отцу давали что-то просто так. Давали "просто так", потому что они были сыновьями и отцами...
Сегодня же?... Сегодня, ннееет...
Сегодня в этом пронизанном жлобством, рвачеством и злобой долларовом мире, не то чтобы за просто так можно было кому-то построить дом, сегодня глоток воды никто не даст за просто так... Сегодня отец сыну или сын отцу уже не давали, а в лучшем случае занимали.
Да и сами эти понятия "отец",... "сын",... стали какими-то... Стали потому что теперь они хоть и занимали, то занимали опять же не просто так, а занимали не иначе как под проценты... А в некоторых душах этот доллар размыл, разъел, уничтожил даже такие понятия как отец, сын, сестра, мать до такой степени, что для того чтобы побыстрее завладеть богатствами родителей, дети "заказывали" собственных родителей наемным убийцам. Поэтому вполне понятно что в таком мире человеческий труд уже не был источником существования, не был истоником славы, доблести и геройства...
Нет!...
Нет!...
И нет!...
Сегодня в этом мире господствовали совсем другие "общечеловеческие ценности".
Одним словом это был уже не тот мир когда люди хоть и допускали существование нечисти, но допускали при непременном условии, - люди должны жить сами по себе, а нечисть сама по себе. Сегодняшний мир жил уже не по человеческим законам. Сегодняшний мир жил уже по законам нечисти...
Ни одно самое древнее сказание, ни одна самая страшная сказка не могли даже предвидеть такого. Никогда еще люди не допускали даже мысли о том чтобы нечисть могла править этим миром. Сегодня же покинув свои леса и болота, покинув преисподние, хохоча и улюлюкая нечисть вытесняла людей в те леса и болота, а сама поселялась в их жилищах...
И теперь уже не Вакулы рассекали верхом на чертях, не Иваны-царевичи на серых волках. Сегодня наоборот. Сегодня черти и серые волки взнуздали и Вакул, и взнуздали Иванов-царевичей. В этом сегодняшнем мире спящих царевен уже не вызволяли из беды. Нет! Сегодня этим миром заправляли как раз те кто этих царевен похищал...
Все это вихрем пронеслось в Васькиной голове. Ему не один раз приходилось сталкиваться с этими нелюдьми, но чтобы такое?... Его словно накрыло какой-то горячей волной, пульсирующе-звеняще заломило виски, а тело налилось злой, тяжелой силой. Он стал словно до предела сжатая, звенящая, зловеще содрогающаяся и напряженно гудящая не признающая никаких преград пружина...
Что-то похожее наверное вздыбливает шерсть на загривке собаки причуявшей волка, стадо или табун принуждает сбиться вместе, сплотиться в одно целое выставив в этот мир рога и копыта, а людей толкает на амбразуры,... заставляет идти на таран,... собирает на баррикады... Его что называется "перемкнуло"... Вспомнилась внучка... Он чувствовал что если эта псина сделает хоть шаг,... хоть пол шага к ребенку, - он разорвет ему пасть голыми руками. Он прожил жизнь и знал людей... Знал что каждому человеку свой цыпленок дороже соседской коровы, но, бля,... не до такой же степени!...
- Ты, с-с-с-сучччарра!!!... Уббери свою пппссину!!!... Ннне ттто... -
задохнулся он своими собственными словами подивившись тому, каким низким, сиплым и хриплым от злости стал голос.
Ротвейлер обернулся... И четвероногий и двуногий псы своими волосатыми задницами наверное почувствовали все то что сейчас исходило от него. Они, он знал это, становились очччень понятливыми если дело принимало соответствующий оборот. Его разозлило еще и то что этот ублюдок подумал что он, Васька, не вступится за ребенка не убрав собаку раньше едва завидев его. Его буквально трясло от бешенства... Он готов был смять,... раздавить,... разорвать это чмо вместе с его вонючей падалью...
- Это тебе ублюдок не с кодлой да с пистолетами вламываться в безоружный магазин... А здесь,... "один на один",... - "будем еще посмотреть" кто-кого!... содрогающе зло бушевало в нем.
Сосед оценив видимо его состояние, - крикнул собаке, - фу Джек!... Ко мне!...
Извини Василь Иваныч,... задумался,... - бросил он Ваське.
Девочка побежала к своей калитке, Васька что-то буркнув ему в ответ пошел к своей думая, - ну откуда и какие у тебя бля могут быть мысли?... -
Он думал о том, что то что представлял из себя сосед, сопя и чавкая всегда существовало где-то поблизости. Но пока оно не вторгается в нашу жизнь, мы это как-то переносим. Переносим то ли потому что ленивы, то ли переносим потому что понимаем, - им тоже надо чавкать...
Но бывают моменты когда оно как-то вламывается уже в нашу жизнь или хочет чавкать нашим... Хочет всерьез... До нас вдруг зловеще обнажившись и показав всю свою суть, доходит та вечная под этим небом истина, - надо что-то делать!... Надо что-то делать, так как дело уже идет к тому что, - или мы,... или они...
К этому люди относятся по разному. Одни испытывают неловкость от того что им придется иметь дело с не очень-то приятным народцем... Другие испытывают то же самое от одной только мысли, что придется что-то делать вообще... Третьи же?... Этим только дай порвать... Но как бы мы не относились к этому, так уж устроено на этой Земле что все живое в таком случае от клетки до миллиардов клеток живого существа, - выбирает "я",... или "мы"...
Сосед был из тех кто выколачивал из них мзду якобы для "подогрева" зоны.
Хотя Васька с Сашкой сами ни разу там не были, но понимая что это святое, понимая что тем кто там находится это действительно надо, поэтому не то чтобы так уж очень-то охотно, но не жалея отстегивали. Они не знали доходило ли что-нибудь туда, но по виду этих деятелей было видно, - до них-то точно доходило...
Сейчас он рассказал об этом Степанычу с Сашкой.
- Уёб...ще!... - коротко бросил Сашка.
- Да!... - помолчав, сказал Степаныч.
- Стоит кому-то удачно подворовать, смухлевать или объе..ать кого-то, как "оно" мнит себя уже чуть ли не пупом Земли. Энти господа с рэпаными пятками и вилку-то держат как свои нунчаки и считать-то могут только до миллиона. Да и то наверное не все. Один такой спрашивал у меня, - а миллиард это сколько? Тысяча миллионов?... Или миллион?...
Но хапнув при случае, поглядывают уже на всех свысока и даже своих собак ставят выше наших детей...
Не созрел,... не созрел еще народ чтобы раскатать, размазать всю эту мразь по асфальту, - со злостью сказал он и открыв косячок окна двери вышвырнул окурок с ожесточением плюнув ему вслед.
- Да и не появился еще тот человек, который повел бы его за собой, - с заметной горечью в голосе заключил он и с каким-то словно бы обиженным или сожалеющим видом уткнулся взглядом в лобовое стекло.
""
Была еще ночь когда они выехали за город.
По обеим сторонам дороги стояли белые роскошные деревья. Справа вверху висела почти полная луна. В свете фар медленно оседая искрились частички инея. Притихли... Поглядывая по сторонам и очарованные виденным, затаив дыхание ехали молча словно сквозь какую-то сказку. Такое в их краях бывает редко.
- Может остановимся покурим, - предложил Васька, - все равно ведь глухая ночь, зайцы и лисы еще бегают и залягут только на зорьке, а что тут осталось той езды?... Успеем!... -
- Ды можно!... - отозвался Степаныч.
Сашка съехав на обочину выключил фары и заглушил двигатель. После того как хлопнув дверцами они вышли из машины, наступила полная тишина. Летом такого не может быть. Летняя ночь все равно наполнена какими-то звуками, - комариным звоном, криками ночных птиц, стрекотом кузнечиков, шелестом листвы...
Сейчас же,... сейчас тишина была абсолютной, казалось Вселенской, - без какого бы то не было движения и звука на земле и без единого метеоритного следа на небе. Эта тишина была такой, какой она может быть только в глухую зимнюю ночь!
Красота была неописуемая. Сразу было видно, что ко всему этому человеческие руки не имели ни малейшего отношения.
Под тяжестью инея прогнулись ветви. Картина была законченной, так как каждая веточка удерживала его на себе ровно столько, сколько могла удержать. Иногда он лишний, уже не удерживаемый ими, то тут, то там бесшумно сползал рассыпаясь и искрясь под луной. И это было единственное движение нарушавшее белое оцепенение вокруг...
Сквозь иней кое-где проступала чернота ветвей. Скрытые им больше чем наполовину, они казались намного тоньше и ажурнее чем обычно. Их контуры причудливо обведенные белым были словно кружева из темного металла в этом всепоглощающем, преобладающим буквально надо всем царстве белого... Это белое было не то чтобы ослепительным, но тем не менее явно господствовало надо всем, покрывало собой буквально все вокруг. Оно царствовало сейчас над всем серым, над всем тем что до этого имело цвет поздней осени, над всем тем что еще вчера имело цвет южной бесснежной зимы...
Левая сторона освещенных луной деревьев, - отчетливо просматривалась каждой сказочно изукрашенной веточкой. Казалось различим был каждый хрусталик инея на них. Там беспрестанно загадочно мерцая, что-то шевелилось,... искрилось,... двигалось,... переливалось...
Правая сторона, которая была в собственной тени, была более темной, сумрачной, загадочной, на фоне более светлого от луны неба. На ней не так отчетливо все было видно, но это не портило ее. Наоборот... Там тоже что-то шевелилось,... двигалось... Но шевелилось и двигалось не видимое как на левой, освещенной стороне, шевелилось и двигалось не на свету, а шевелилось и двигалось в тени. И это придавало ей что-то необычное,... диковинное,... таинственное... Это таинственное давало волю фантазии, когда можно было что-то додумывать,... дополнять,... о чем-то догадываться...
Эти деревья были совсем не похожи на самих же себя вчерашних, точно также стоявших вдоль этой же дороги. Обречено размахивая на ветру черными голыми ветвями, ломая и осыпая мелкие веточки, они казались тогда забытыми, покинутыми всеми до весны, своим удрученным и сиротливым видом напоминая девчонку-подростка ставшую во время переходного возраста на какое-то время дурнушкой и на которую поэтому никто не обращал внимания.
Она конечно же чувствует все то что происходило с ней... То что происходило с ней требовало того чтобы именно сейчас,... хоть кто-нибудь,... хотя бы глянул в ее сторону... Ее перестраивающийся организм конечно же не может "все и сразу" и поэтому как умный мастер делает сначала главное, оставляя наведение "марафета" на потом.
Но она-то?...
Ей-то?...
Не понимая всего этого, она по ночам льет слезы в подушку и кусает ногти...
Но в глубине ее души вместе с тем новым что сейчас происходило с ней, тем же древнейшим инстинктом заложено что-то такое, что говорило ей о том что каждое плодоносящее деревцо на этой Земле рано или поздно, но хотя бы раз в жизни должно зацвесть...
Явственно,... всей собой чувствуя,... чувствуя что это непременно ожидало и ее,... - она нетерпеливо и страстно как чуда ждет...
Ждет!!!...
Что-то ожидающее,... ожидающее до онемения,... ожидающее до немоты,... ожидающее до боли,... чудилось Ваське и в этих замерших под инеем деревьях.
В этом ожидании было то ли ожидание весны, ожидание своего цветения, то ли ожидание чего-то такого,... чего-то такого чего они и сами не знали...
Потеряв свои обычные одежды, потеряв листву, они казалось чувствовали себя как-то не так... По всему чувствовалось, что значила для них эта потеря... Что-то обреченно-стеснительное было тогда в них...
Сегодня этим хоть и не настоящим но ослепительным нарядом, прикрыта их некрасивая нагота. Этого наряда хватило каждой веточке,... каждому сучку,... каждому отростку... И теперь они проглядывали сквозь него торжественно, смущенно и печально... Проглядывали так, словно этот иней принарядив их в эти хоть и недолговечные но такие сказочные одежды и тем самым показал, напомнил им, - как они прекрасны... Прекрасны даже сейчас,... прекрасны даже зимой,... прекрасны даже во время этого сезонного "переходного возраста"... И показав все это, он тем самым будто бы вселил в них какую-то надежду...
Надежду на то что даже сейчас,... даже зимой ничего-ничего не заканчивается...
Надежду на то что рано или поздно, но все-таки наступит весна... Надежду на то что когда-то в конце-концов зацветут и они... Надежду на то, что опять на этой Земле непременно наступит то время для которого они и были созданы, - время их материнства...
Васька думал о том что вот они стоят и любуются ими, как будет любоваться каждый проходящий или проезжающий. И пусть даже не каждый вот так остановится перед ними, но что-то они обязательно затронут в каждой душе прикоснувшейся к ним...
Затронут, заставляя восторгаться,... задуматься,... печалиться...
Если конечно она есть, - душа...
Тишина!!!...
Все вокруг застыло, замерло, словно боясь малейшим движением нарушить, вспугнуть и этот иней,... и ночь,... и сам этот лунный свет... Деревца в каком-то зачарованном ужасе замерли, оцепенели каждой своей веточкой. Оцепенели боясь шелохнуться чтобы ненароком не нарушить, не стряхнуть все это...
Васька до ломоты в спине, казалось всем собой чувствовал как затекли,... занемели,... задеревенели они в этом своем оцепенении... А когда какой-то комок инея медленно,... долго,... так медленно, так долго и так нехотя, казалось каждой своей частичкой стараясь удержаться но все-таки с ужасом срывался распушаясь и искрясь на лету, - казалось что деревца испуганно ойкнув тем особенным, шелестящим, зачарованным своим шепотком, провожали его с таким сожалением взглядом, словно это падал не просто иней а что-то живое, что-то бесконечно родное отрывалось от них самих...
- О-о-о-х-х-х-х-х!!!... - слышалось ему в это время, выдохнутое то ли веточкой,... то ли обреченно рассыпающимся комком,... то ли даже самим этим колдовским лунным светом...
Васька забыл даже про сигарету. Он смотрел на уходящую в ночь дорогу которой собственно говоря и не было. Такая же белая без единого следа как и все вокруг, она была просто белой полосой между деревьями. Глядя на это уходящее вдаль пространство под которым она только подразумевалась, он видел и деревья освещенные луной с одной ее стороны и затененные с другой,... и небо,... и луну...
Особенно деревья!... Они напоминали ему,... напоминали белые, беззвучные, беззвучные как это бывает только во сне, - взрывы... Но взрывы не страшные, не разрушительные... Не те взрывы увидев которые чувствуешь как больно колотится сердце,... как отказывают,... как не хотят бежать ноги,... как хочется поскорее проснуться...
Нет!...
Это были совсем другие взрывы... Это были какие-то такие взрывы,... какие-то такие в которых даже тогда,... даже во сне чувствовалось что-то прекрасное,... чувствовалось что-то феерически неповторимое... И если и в этом случае сердце все-таки замирало, то замирало совсем-совсем от другого... Замирало от того отчего оно всегда замирает в подобных случаях... Замирало от благоговения,... замирало от онемения перед этой красотой... Замирало от того когда даже во сне чувствуешь как комок подкатывает к горлу,... как стесненным от восторга становится дыхание,... как начинают чесаться и пощипывать глаза... А душа... Душа встрепенувшись словно птица и легко, восторженно и трепетно взмахнув крыльями, - воспаряла куда-то...
Словом этот сон был из тех, которые хочется смотреть еще и еще...
С левой стороны над деревьями провисли неестественно толстые мохнатые провода с которых то здесь, то там, время от времени также медленно и также нехотя тоже срывались белые комья рассыпаясь на отдельные кристаллики... Эта ночь,... луна,... деревья,... эта тишина,... завораживали,... зачаровывали,... заколдовывали так что казалось остановилось даже само время... Казалось не было во всем этом мире ничего... Ничего кроме этого колдовского, усыпляющего покоя... Будто никогда не было ни цветущей весны,... ни шумного лета,... ни дождливой осени,... - а было так всегда...
Васька уже не чувствовал себя, растворился во всем этом великолепии словно забыв и кто он, и где он, и что ему вообще здесь надо... Он перестал ощущать сигарету в руке, одежду на себе, свое дыхание... В голове стоял какой то неясный словно в пустой раковине, то ли шум, то ли звон... Исчезла граница между ним и всем этим... Каждая веточка, каждая снежинка, каждая частица всего виденного, казалась его, Васьки, частицей... Он не мог точно сказать, - где кончается он и начинается все это. Или наоборот, - где кончается все это и начинается он... Казалось он даже чувствовал сейчас то же самое что чувствовали в этом сказочном оцепенении под луной деревья,... дорога,... провода,... искрящийся, медленно оседающий иней...
От всего этого стало пощипывать глаза...
- Только этого не хватало,... - грубовато подумал он, - старею что ли?...
Но в то же время и это пощипывание, и то что он видел вокруг, и все то что сейчас творилось с ним, - воспринималось как что-то единое, цельное, неотделимое от него, само собой разумеющееся... В его распахнувшейся навстречу всему этому, ставшей вдруг восторженно-детской душе словно просыпалось что-то такое или наоборот входило в нее откуда-то извне... Входило не чужим и незваным, а входило чем-то долгожданным,... заветным,... желанным... Входило растекаясь в нем,... входило наполняя душу чем-то таким чему он не мог подобрать и названия...
Вспомнилась внучка, когда проснувшись и сладко потянувшись она тихонечко чему-то улыбалась после сна. Улыбалась чему-то своему... Улыбалась чему-то там,... в себе... Улыбалась какой-то той своей особенной, словно исходящей откуда-то изнутри нее улыбкой. Широко распахнув глазенки она восторженно смотрела на облака, шелестевшую листвой тютину, щебечущих ласточек хлопотавших у своего гнезда на верхнем откосе окна, и,... и улыбалась...
Васька видел что не все,... далеко не все люди, и даже далеко не все дети способны улыбаться вот так... Улыбаться не той потребительской улыбкой с которой иные воспринимают этот мир, улыбаться не тому чем иногда одаривал их этот мир, а совсем наоборот... Улыбаться как бы изнутри себя, улыбаться как бы рождая эту улыбку, улыбаться душой, улыбаться даря миру эту свою улыбку.
И от этой ее улыбки казалось даже двигавшиеся по стенам тени от раскачиваемых ветром деревьев, растворялись, исчезали куда-то. Исчезали словно освещенные то ли светом ее улыбки, то ли исчезли освещенные тем особым свечением или нимбом которые вообще окружают или исходят от наших матерей,... детей,... внуков,... любимых... Тем самым свечением которое и освещает, и согревает нашу жизнь. Тем самым свечением, которое кроме нас самих никто почему-то даже не замечает...
Что-то говорило Ваське о том, что и все виденное им, и все то что творилось с ним сейчас, - все это было настолько необыкновенным,... было настолько недосягаемо высоким,... было хоть и явственно ощутимым, но каким-то непостижимым,... непередаваемым... И что если бы его об этом спросили, выразить это словами он бы не смог...
Несмотря на полнейшее безмолвие вокруг, он чувствовал как то ли в том что он видел, то ли в нем самом, то ли даже откуда-то сверху,... свыше,... - неслышимо,... беззвучно,... но в то же время сотрясающее мощно, все нарастая и нарастая звучал какой-то высокий, торжественный гимн...
Каждым своим не воспринимаемым ухом но явственно ощущаемым звуковым всплеском, каждой божественно звенящей нотой этот гимн охватывал его,... охватывал всего,... охватывал без остатка... Отдаваясь в его зачарованно замершей, переполненной всем этим душе, он пробуждал в ней что-то немыслимо высокое и прекрасное, - то ли чувства,... то ли воспоминания,... то ли надежды...
Потрясенный всем этим и в то же время чем-то сидящим в нем, Васька понимал что каким бы сказочно прекрасным не было все виденное им сейчас, - и все-таки не оно,... не оно являлось причиной этого его состояния... Вернее не только оно...
Оно просто напоминало что есть,... есть,... есть под этим небом что-то такое,... что-то высокое-высокое что было неизмеримо,... непередаваемо выше всего того что он видел... И что посредством этого прекрасного, как бы находясь где-то здесь, вокруг нас,... пробуждая все это в людях живущих на земле,... но в то же время оно может быть не принадлежало даже и самой Земле...
И вот сейчас его душа какой-то своей пробудившейся вдруг частицей прикоснулась к этому... И от этого ее какого-то робкого и как бы нечаянного прикосновения в ней,... в душе,... неуловимо и трепетно начал разливаться какой-то немыслимый свет и что-то обволакивало, что-то обнимало ее чем-то таким,... чем-то таким...
От всего этого, где-то там,... в нем,... что-то начинало то ли светиться, то ли как-то по особенному, тихонечко звенеть,... вибрировать,... петь... Заставляло как бы прислушаться к самому себе... Оно как-то возвышенно звучало в нем охватывая всего-всего,... легко-легко устремлялось ввысь,... и воспаряя, поднималось все выше и выше...
И где-то там,... где-то в этой немыслимой вышине, душа его если и не прикасалась то была близко-близко к чему-то такому,... к чему-то такому что передать все это он был конечно же не в его силах... Но тем не менее он чувствовал все,... чувствовал явственно,... чувствовал всем собой,... чувствовал и эти ее прикосновения,... и,... и чувствовал вообще все... Благоговейно замерев, каждой частицей самого себя он чувствовал каким непохожим ни на что было все то что творилось с ним сейчас... Оно было совсем не таким каким бывает в повседневной, обыденной жизни...
Нет!...
Оно было настолько утонченным, настолько недосягаемо высоким и в то же время было доверительно-близким,... понятным,... родным... Родным настолько, что казалось его, Васькиной, неотделимой от него сутью. Той самой сутью которая была его сутью всегда, но которая с самого детства, с самого его рождения до этого где-то глубоко-глубоко сидела в нем. Сидела то ли невостребованная, то ли в ожидании подходящего момента чтобы наконец-то проявиться вот так как сейчас...
Несмотря на то что он не мог это выразить словами, но чувствовал все происходящее явственно и осязаемо... Чувствовал конечно не так как чувствуют например руку или ногу,... горячее или холодное... Но вместе с тем чувствовал так же явственно-ощутимо, чувствовал так же железно-осязаемо, чувствовал так как чувствуют восторг,... любовь,... или скажем мысль...
И то что светилось сейчас в его душе, светилось совсем не так как светится например включенная лампочка...
Нет...
Оно светилось, как бы это сказать,... как-то по лампадному что ли... Светилось будто бы и едва-едва различимо,... светилось словно бы и трепетно-ненадежно,... и,... даже как-то пугающе-колеблемо,... незащищенно... И в то же время светилось так, словно этим своим несильным светом оно освещало и заполняло все вокруг...
Светилось всеутверждающе непоколебимо...
Светилось божественно-вечно...
А то что звенело в нем сейчас, звенело совсем не так как звенят например сдвигаемые стаканы... Совсем не так... Оно звенело как-то так, как могли бы звенеть капающие сосульки,... как могли звенеть хрустальные подвески люстры,... как мог звенеть зимний, морозный, колючий, только-только разгорающийся восход...
Но несмотря на какую-то призрачность и будто бы нематериальность этого казалось бы тихохонького звона, вместе с тем Ваську объяла какая-то откуда-то появившаяся в нем и заполнившая все его существо всеутверждающая уверенность в том, что несмотря на свою кажущуюся негромкость и несильность, - этот звон был из тех который то ли вселенски-безгранично покрывает,... то ли величественно-всеобъемлюще поглощает...
Поглощает и покрывает собой не только казавшийся сейчас мелким и ничтожным звон каких-то там стаканов, но и вообще любой другой суетный звон всего земного...
- Как прекрасна земля!!!... - и через небольшую паузу, - и как мерзок на ней человек!... - выдохнул нарушая молчание Степаныч. Выдохнул каким-то измененным, каким-то не таким как всегда голосом. Даже и не голосом вовсе, а каким-то полушепотом-полуголосом...
При первых же звуках этого голоса сразу что-то изменилось. Как бы очнувшись Васька увидел что вот стоит он,... вот Степаныч,... вот Сашка,... вот их машина,... и,... и все как будто то же самое вокруг, но...
Но не было уже того трепетного ощущения слияния его души со всем этим...
- Тишина!... Не стало тишины!... - догадался он. Такое может быть только в полной, чтоб до звона в ушах, - тишине...
Постояли еще куря и поглядывая по сторонам. Отшвырнув сигарету которая малиновым огоньком пролетев по кривой упала где-то на обочину, Сашка попинал колеса "Нивы" и они поехали дальше. Сидя в машине, вспоминая слова Степаныча и то недавнее свое состояние, Васька поразился тому вопиющему контрасту между тем божественно высоким и прекрасным что было заложено в душе и тем низменно-животным что иногда вытворял человек.
- Господи!...
Ну почему?... Почему мы так редко бываем такими?... - мысленно вопрошал он, - жизнь ли тому виной?...
Или мы сами?... -
Глядя на проплывающую за окнами красоту и вспоминая жизнь, - все больше склонялся ко второму. Хотя он и знал что несмотря на прожитые годы далеко не все понимал в этой жизни, но в то же время ему казалось что понимал он вполне достаточно для того чтобы убедиться в том, насколько ничтожен, жалок, даже мерзок,... и в то же время, при необходимости или в подходящее мгновенье, - как безгранично высок и самоотвержен бывает человек...
- А с другой стороны может быть так оно и надо,... может быть так оно и должно быть?... Ведь если бы мы постоянно были в таком состоянии, оно приелось бы,... примелькалось,... стало бы повседневностью, обыденностью... А так!... -
Вспомнив все то, вспомнив только что пережитое, Васька завздыхал,... зашевелился,... задвигался,... заерзал на сиденье...
Сидя сзади, он теперь чувствовал что-то такое словно ему и неудобно было за то свое состояние, и в то же время вспоминая это, - как-то радостно-радостно,... пронзительно радостно становилось на душе... Так радостно, будто будучи ребенком он наконец-то получил что-то долгожданное,... что-то заветное,... что-то до слез желанное...
В то же время поглядывая в лобовое стекло и по сторонам, поймал себя на том что уже как-то не так воспринимал все то что было с ним там... Ощущение езды, негромкий, вполголоса разговор Степаныча и Сашки, как бы шелестящий звук работающего двигателя и что-то там доносящееся из приемника говорили о том что теперь он находился совсем не в том мире, в котором он был там. Это была уже повседневная жизнь. Это уже была та самая жизнь которой не всегда есть дело и до каких-то там красот, и до каких-то там чувствований.
И наверное поэтому то что было с ним там воспринималось сейчас как что-то такое,... воспринималось как что-то по детски несерьезное...Что-то виновато-насмешливое и эдакое снисходительно-рассудительное было в его улыбке когда он вспоминал это.
Однако же нет-нет, но эта его взрослая насмешливая улыбка время от времени как бы сползала,... как бы возвращалась туда... И тогда,... тогда в ней опять было то же самое... Тогда в ней опять было что-то благоговейно-возвышенное,... что-то глуповато-счастливое,... что-то детски восторженное...
Благо в темноте этого никто не видел...
""
Загнав машину на поляну в лесополосе они стали надевать маскхалаты, патронташи, проверять и заряжать ружья. Проделывая все это Васька заметил как что-то такое заставляло его подобраться, расправить плечи и следить за тем чтобы движения его были скупы и точны. На все окружающее его сейчас он смотрел не просто как на поля, лесополосы, камыш, а как на место где будет происходить действо под названием охота,... где будут развиваться события предугадать которые не может никто...
Такое состояние овладевало им всегда когда он брал в руки оружие, - в армии перед стрельбами, во время учений, при заступлении в караул или вот так как сейчас, на охоте... Поглядывая на Степаныча и Сашку видел, - что-то подобное чувствуют и они...
Это их напряженное ожидание чуда передалось наверное и Играю Ивана Степановича, - здоровенному рыжему гончаку с широченной грудью, который радостно носился вокруг них то и дело задирая заднюю ногу возле деревьев. Он то бросался на грудь кому-нибудь из них, то вдруг замирал чутко насторожив уши, то принюхивался к чему-то. Но видимо не находя ничего серьезного, заслуживающего его, Играя внимания, - снова принимался за свое. Бросаясь из стороны в сторону, припадая на передние лапы так что грудью почти касаясь земли и чуть отвернув в сторону голову, он оттуда, снизу весело и лукаво заглядывал им в лица как бы приглашая разделить с ним его веселье...
Камыши представляли собой сплошные заросли высотой метра в три-четыре и шириной от 10-15 до нескольких сот метров, тянувшиеся вдоль каналов на десятки километров. Кое-где из этих зарослей торчали ветви деревьев и телеграфные столбы с оборванными проводами. Иногда эти заросли прерывались. И тогда между ними было голое, поросшее бурьяном пространство. В этих камышах на день прятались лисы и еноты после своих ночных охотничьих подвигов.
Решили так что Иван Степанович с Сашкой пойдут по этой стороне камыша а Васька должен перейти на ту и двигаться по ней, так как неизвестно куда побежит гоняемая Играем лиса. Взяв заряженное ружье подмышку стволами вниз, Васька стал продираться сквозь заросли. Играй увязался за ним. Камыш был жесткий, не ломался. Раздвигая его свободной рукой, то и дело путаясь ногами о его стволы, сопровождаемый неимоверным треском он с трудом продвигался вперед. Иней с метелок летел ему на голову словно снег.
Выйдя наконец из камыша Васька увидел что метрах в 30 от него тоже тянется лесополоса, а между ними поросшее бурьяном открытое пространство.
- Оооллл рааайт!... - удовлетворенно подумал он про себя, так как знал что в этом бурьяне вполне мог лежать зайчик а на полянах между лесополосами в этот чудный денек могли пастись куропатки.
А день был и впрямь чудный...
Обильный иней изукрасил не только деревья и камыш, но и прошлогоднюю траву, затворы на водовыпусках из каналов, камни, пни, провода и столбы... Каждая веточка и травинка еще вчера никем не замечаемые, сегодня были как-то по-новому, по-праздничному, принаряжены и торжественны...
Несмотря на то что все вокруг было белым-бело, несмотря на то что и сами деревья были тоже белыми, однако же на фоне всей этой легкомысленной сверкающей на солнце белизны они отличались какой-то своей, какой-то особенной, ни на что другое непохожей белизной... Что-то такое было в них... Что-то едва заметное, едва различимое для глаза, но все-таки различимое...
Васька не смог бы пожалуй точно сказать в чем было это различие, но оно было... Если бы они были просто покрыты выпавшим снегом, то это было бы наверное не то, но иней... Иней, это совсем другое дело... Иней, это более тонкая, более художественная работа... Васька стоял гадая, - почему же деревья покрытые точно такой же белизной как и все вокруг и все таки чем-то неуловимым отличались от этой белизны?...
Они отличались словно ажурнейшей вязки белый оренбургский платок лежащий на такой же белой простыне. Несмотря на то что и простынь, и платок были одинаково белыми, но именно этой своей ажурностью, именно непохожестью своей ажурной белизны на монотонную белизну простыни этот платок сразу же был виден на ней. Виден так словно каждая ниточка его ажурной вязки вступала в свою собственную игру со светом создавая свою принадлежащую только ей одной едва различимую для глаза мельчайшую, отбрасываемую на эту простынь тень. Эти мельчайшие тени своей совокупностью подчеркивая ажурность вязки и именно этим делают заметным весь платок. И именно из-за них, именно из-за этих едва различимых но все-таки различимых теней и становится виден платок.
Точно также и деревья... Очевидно каждой своей украшенной инеем веточкой, да что там веточкой, каждым хрусталиком покрывающего их инея они также вступали в эту игру с солнцем создавая мельчайшие тени. И именно совокупность этих теней а не сами деревья становятся видимы глазу. И наверное именно из за них, из-за этих теней деревья воспринимались уже не как деревья, а воспринимались как что-то будто бы и не материальное даже, воспринимались как что-то эфемерное, призрачное, воздушное...
Воспринимались как что-то такое,... воспринимались как что-то словно бы и не принадлежащее этой земле... Воспринимались так, словно они не росли из этой грешной земли, словно они и не принадлежали ей, а неизвестно откуда взявшись зависли над ней чем-то немыслимо легчайшим,... воздушным... Воспринимались как тончайший, ажурнейшей работы хрустальный на белой скатерти фужер... Ажурный до того что неясно даже было, - наяву ли он стоял или же изображен был на скатерти... Воспринимались как застывшая, замершая и повисшая в воздухе песня или воспринимались как очарованное, засмотревшееся, заслушавшееся, задумавшееся эхо...
На фоне легкомысленного солнечного дня они как-то отстраненно и покровительственно-снисходительно то ли отражали, то ли поглощали, впитывали этот солнечный свет... Отражали или поглощали так, словно он был сам по себе а они сами по себе, оставаясь при этом торжественно-серьезными, исполненными какого-то высокого, неземного благородства...
Все в природе застыло словно сознавая недолговечность и хрупкость этого одеяния. Каждое деревцо, каждая травинка, каждая былинка были будто невеста в подвенечном наряде, которая не только видит его красоту но и сознавая что это только один раз в жизни и что завтра этого уже не будет, - поэтому она боится лишний раз повернуться, наклониться или махнуть рукой, чтобы что-то не смять,... не сдвинуть,... не перекосить...
Тишина!... Ни ветерка!...
Казалось даже он еще вчера гнувший куда хотел и траву, и камыш, и деревья, сегодня где-то затаился и притих зачарованный этим их новым видом...
Отсверкивая на солнце чем-то неправдоподобно ярким,... отсверкивая то малиновым,... то желтоватым,... то зеленоватым,... то голубоватым,... в воздухе искрились частички инея ме-е-е-е-едленно-ме-е-е-е-едленно и грациозно-грациозно, плывшие к земле... От всего виденного перехватывало дыханье... Даже Играй замер поглядывая то на Ваську, то вокруг себя.
Постояв некоторое время, Васька взял ружье наперевес и не спеша двинулся между камышом и лесополосой. Играй уткнувшись носом в землю побежал впереди бросаясь то вправо, то влево. Он нырял в камыш ненадолго исчезая в нем, забегал в лесополосу обнюхивая что-то известное лишь ему, но ничего интересного видимо не обнаружив опять бежал дальше. Иногда Васька принимал его за выскочившую из камыша лису и тогда руки с ружьем дергались вверх помимо его воли.
Он шел поглядывая на Играя когда тот был на виду, на лесополосу, на камыш, на небо на котором не было ни облачка. Но несмотря на это, одного взгляда на него было достаточно чтобы сказать что это не летнее небо, - оно было как бы ниже к земле и будто бы мутнее. Не было в нем той высоты, чистоты и сини которые бывают только летом или Бабьим летом...
Васька шел думая о лисе, представляя как выбежав из камыша она бросится к лесополосе чтобы проскочив ее углубиться в поле. А он, вскинув ружье и поймав между стволами ее мордочку с черными прижатыми ушками и поведя стволами чуть опережая, - нажмет на курок правого ствола. А если после выстрела она бросится в сторону продолжая бежать, - то и левого... Уйти ей было не суждено... Так ему хотелось...
Он брел думая о том что надо было бы сделать ревизию в магазине, которую они не делали уже больше месяца... Размышлял как бы лучше затарить магазин перед Новым годом, так как знал что за день предновогодней торговли выручка бывает такая же как за месяц обычной... Гадал о том как и где будет встречать Новый год?... Думал о том что надо было бы проверить аккумулятор, так как тот стал плохо крутить. Но тут же сомневался, - а может быть аккумулятор вовсе и не при чем? Может быть просто стартер берет на себя слишком большой ток?... Мечтательно улыбался представляя как после охоты они вечером попарятся в баньке...
Его мысли прервал заливистый, захлебывающийся бас Играя которого задумавшись он потерял из виду.
- По горячему!!!... - радостно пронеслась в голове. Он побежал к лесополосе чтобы спрятаться там, если лиса выбежит на эту сторону.
- Ату ее Играй!!!... -
- Так ее бл..дь!!!... - послышались с той стороны возбужденно-подбадривающие голоса Степаныча и Сашки.
Этот собачий лай и их голоса, казалось разбудили,... всколыхнули,... вспугнули все вокруг. Придали какое-то оживление и облепленному инеем камышу, и деревьям. Отраженное эхо как бы неохотно,... как бы не желая покидать эти места так и не узнав что же здесь произойдет и чем все это в конце-концов закончится, обо что-то все время ударяясь, ме-е-елденно-ме-е-е-едленно удалялось словно круги на воде. Удалялось как бы сожалея, удалялось словно оторванный от самого интересного ребенок отправляемый спать...
И словно тот же ребенок неохотно уходя старается хоть на какое-то время задержаться, постоять у каждого попадавшегося ему предмета, - точно также и это эхо удаляясь старалось задержаться, зацепиться за все то что попадалось на его пути...
И все,... все вокруг словно вдруг проснувшись, подобравшись, напрягшись и зорко вглядываясь в происходящее, - все вокруг будто бы тоже стало участниками всего того, чем сейчас были заняты они...
Васька подумал что вспугнутая гончаком лиса вряд ли побежит назад и поэтому бросился по лесополосе вперед, обогнав метавшегося по камышу Играя. Пробежав метров триста и увидев перед собой поросшее бурьяном свободное от камыша пространство через которое просматривались деревья лесополосы на той стороне, перешел на шаг.
Через эту поляну неминуемо должна была пробежать лиса. Только с какой стороны?... Ближе к нему?... Или к тому краю где шли Степаныч с Сашкой?...
По голосу Играя было слышно как он кружил на месте,... бросался назад, отчего Васькино сердце замирало, приближался,... - и тогда оно начинало стучать чаще... Кроме этого басовитого лая в котором слышались то скулящие нотки когда тот терял след, то радостно-задорные когда находил, не слышно было ни звука.
Степаныч с Сашкой так же как и он тоже наверное затаились где-то на той стороне... Казалось само время стучало в висках то ли летя, то ли остановившись... Все его существо рвалось туда откуда доносился этот лай. Рвалось, стараясь определить, - что происходит там?... Васька напрягшись прислушивался к этому лаю и зорко поглядывал по сторонам...
Вдруг он увидел как по направлению к нему, приближаясь, подрагивает камыш осыпая иней с метелок... Этот иней искрясь на солнце осыпался все ближе и ближе... Кто-то там,... по камышу,... приближался к нему задевая за его стволы...
Голос Играя доносился откуда то подальше...
- Она!!!... -
Сердце заколотилось так что казалось маскхалат на груди заходил ходуном. Дыхание перехватило,... в голове зашумело а во рту стало сухо... Почувствовав как подрагивают кончики пальцев на стволах и шейке приклада ружья, - что было силы сжал их стараясь унять эту дрожь. Он инстинктивно нырнул за ствол дерева чтобы хоть как-то спрятаться, хотя и знал что 15-20 сантиметровый в диаметре ствол конечно же его не скроет...
Вот метелки дрогнули у самого края камыша, чуть левее, метрах в 25-30 и тут же появилась она... Появилась внезапно... Появилась, словно проявившись вдруг на сером фоне тех зарослей... Появилась так, что несмотря на то что он не отрываясь смотрел именно туда, точно момент ее появления определить не мог, - еще мгновенье назад ее не было и вот она уже здесь...
Огненно-рыжая, как и рисовалось ему, с черными настороженными ушками, она зорко осматривала пространство, чтобы через мгновение устремиться в него подальше от этого настырного гончака.
Васька замер лихорадочно соображая, - что делать???... -
Медленно поднимать ружье чтобы она не заметила?... Но если заметит малейшее движение, - сразу же юркнет опять в камыш и тогда все пропало!... Если поднять резко, но не успеет, - тоже все пропало...
В то самое время когда какая-то часть его сознания была занята тем как бы половчее добыть ее, другая, большая его часть, зачарованная этим неожиданным ее появлением,... появлением сам момент которого невозможно даже заметить глазом,... появлением которое больше походило на явление,... - эта часть его сознания вся была охвачена сомнениями... В душе что-то тревожно дрогнуло,... испуганно шевельнулось какое-то зачаровывающе жуткое,... какое-то безотчетно-необъяснимое подозрение...
Ему казалось что ни одно живое существо в мире не способно так божественно грациозно, так явственно и в то же самое время так незаметно раздвинув камыш выйти из него...
- Гос-с-с-с-сподиии!!!...А лиса ли эттто????... - испуганно промелькнуло в голове, обдавая все его существо каким-то суеверным, каким-то чарующе-трепетным ужасом...
Но несмотря на все это, руки уже делали свое дело...
Убедившись наверное что ничего опасного нет, она едва сделала несколько шагов по направлению к лесополосе как он вскинул ружье. Приклад коснулся плеча одновременно с пальцем нажавшим на курок правого ствола. Подрубленная зарядом "нулевки" приподнявшим и отбросившим ее в сторону, рыжая красавица в последний раз в своей жизни, вернее теперь уже даже и не в жизни, ткнулась носом в снег застыв на нем пятном дорогого червонного золота...
- Ну как???... -
- Попал???... - послышались с той стороны возбужденные голоса Степаныча и Сашки.
- Есть!!!... - коротко ответил он и услышал как радостно переговариваясь и треща камышом они направились к нему.
- Не лезьте через камыш!... Пройдите чуть дальше, здесь поляна,... - крикнул он им. Треск камыша и голоса смолкли, потом направились назад и вскоре он услышал как они шли к нему по бурьяну.
Играй выскочив из камыша бросился к лисе сжав челюсти на ее горле.
- Фу, Играй!... - крикнул ему Васька подходя. Тот оторвался, посмотрел на него и куснув для порядка еще разок, сел.
- Мертвый враг, уже не враг. - видимо думал он.
Степаныч с Сашкой неторопливо осматривали лису. Это была молодая этого года самка.
- Аккурат в голову,... - одобрил Васькин выстрел Сашка, гладя ее по шелковистой спине. Когда его пальцы погружались в мех, по тому контрасту между этим переливающимся, струящимся, шелковистым, блестящим и Сашкиными казавшимися на нем какими-то неуместными, грубыми пальцами, - особенно было заметно как хорош был он. Несколько блох понявших наверное что их хозяйка уже остывает, перепрыгнули на Сашку и он брезгливо отдернул руку.
- Ввво, сссукки!... Насекомые, а понимают что без нее и им хана. - злорадно бросил он.
Закурив они стояли любуясь погодой, окрестностями и прикидывая, - куда идти дальше?... Так как дело шло к обеду а от машины они отошли километра три, решили возвращаться к ней. Но возвращаться не вдоль камыша, а по полю. Оно было вспахано, вспахано под "пары", вспахано так глубоко, что земля была вывернута огромными рваными глыбами и здесь тоже могли лежать зайцы а может даже и лиса...
""
Двинулись назад. Метрах в ста от края у лесополосы шел Степаныч, на таком же расстоянии от него вглубь поля, Васька, еще дальше, - Сашка.
Васька шел зорко посматривая впереди себя. Он знал что в такой день заяц лежит "крепко" и вскакивает только тогда, когда идешь прямо на него. Иногда из-под самых ног. Он неприхотлив, у него везде дом и особенные для лежки места ему ни к чему, так что может лежать под любой кочкой. Единственное условие которое он соблюдает, - всегда ложится на высоком месте, на взлобке и ближе к краю поля, к лесополосе...
Лиса ложится в балочке, в низинке, ближе к середине поля. И вскакивать старается в то время, когда не смотришь на нее, идешь мимо.
Это поле было на "богаре", то есть входило в неорошаемый севооборот. В минувшем году оно было под кукурузой, короткие прикорневые остатки стеблей которой время от времени он поддевал ногами и отряхнутые от инея, прокатившись или отлетев, они застывали напоминая собой пеньки деревьев вырванные с корнями.
Пропашные культуры завершают севооборот состоящий обычно из 5 полей, с обязательным "паровым". "По парам" сеют озимую пшеницу, на следующий год, - опять озимку. Потом ячмень. И завершают севооборот пропашные, - кукуруза или подсолнечник. После чего его заправляют органикой, минеральными удобрениями, глубоко перепахивают и оно опять уходит "под пары", на отдых...
Васька не знал кто придумал такую систему земледелия. Но хорошо знал что в их зоне, в которой из каждых 7 лет, - 4 неблагоприятных, эти "паровые" поля заправленные удобрениями и накопившие за год влагу, давали в два, в три и даже в четыре раза большие урожаи чем поля засеянные по предшественникам. Иногда одно такое паровое поле давало больший урожай, чем весь остальной севооборот. Особенно в засушливые годы.
Глубокие борозды чередуемые с отвалами уходили до лесополосы темнеющей на том конце поля. Идти было трудно. Борозды и отвалы были узкими чтобы ходить по ним. Для этого надо было с каждым шагом ногу ставить прямо впереди себя, как бы отмеряя что-то ступнями, а это было неудобно... Идти по двум рядом лежащим бороздам или гребням тоже было неудобно, так как они были довольно далеко друг от друга и шагать приходилось широко расставляя ноги. А тут еще эти глыбы...
Понемногу он приспособился идти ставя ногу на середину склонов лежащих рядом отвалов. Но и это было не мед. Он часто оступался то одной ногой, то другой срываясь на дно борозды. И тогда одна нога была выше другой... Пройдя в таком положении несколько шагов, выравнивался, но оступался снова и снова. Так же наверное шли и Степаныч с Сашкой...
Несмотря на этот чудный солнечный зимний день, несмотря на это великолепие вокруг, поглядывая на солнце, лесополосы, на поле, на собственную скользящую впереди него с кочки на кочку тень, поглядывая на иногда откатывающиеся из под ног остатки кукурузных стеблей, Васька понимал что не всегда здесь все было так,... и что не всегда так будет...
Его так же как и утром бегущая впереди него тень, говорила о том что несмотря на то что шел он теперь в обратном направлении, солнце было опять у него за спиной. Все это говорила о том что за то время которое они были на охоте, Земля заметно повернулась вокруг своей оси. Повернулась так, что солнце опять было у него сзади.
Кроме того Васька знал что за это же время, она не только повернулась на какой-то градус вокруг своей оси, но и преодолела громаднейшее по земным меркам расстояние в своем вечном движении вокруг Солнца. И что именно сейчас, именно в это время она приближалась к самой удаленной от Солнца точке своей орбиты, - приближаясь к точке зимнего солнцестояния...
А эти остатки кукурузных стеблей говорили о том, что не всегда они были остатками... Они говорили о том, что всего несколько месяцев назад здесь стояла трехметровая кукуруза и задумчиво шелестя листьями словно напевая колыбельную бережно баюкала наливающиеся початки...
Все это указывало на беспрестанный, безостановочный бег времени. Не подвластному никому и ничему времени... Времени, которое несмотря ни на что неумолимо и неотвратимо делало свое дело...
В щемящей одинокости сквозившей в смутных размытых контурах облетевших без листвы лесополос, в нечетких границах лишенного своей обычной растительности перепаханного поля, и даже в сиротливо валявшихся никому не нужных этих остатках кукурузных стеблей, - чувствовалась какая-то неуспокоенность,... неопределенность,... неокончательность такого их состояния... Чувствовалось ожидание каких-то перемен...
Это выведенное из севооборота на отдых окаймленное со всех сторон лесополосами поле, чем-то таким непонятно чем, напоминало ему женщину которая широко раскинув руки прилегла отдохнуть в огромной постели. Казалось что оно словно та же женщина, счастливо подрагивая прикрытыми ресницами, каждой своей кочкой, каждой ложбинкой, каждым бугорком, блаженно впитывало этот долгожданный за время ротации севооборота отдых... Чутко замерев, каждой своей жилкой оно вожделенно прислушивалось к тому как где-то там,... в его глубине,... зрело и накапливалось все то что когда-то должно было стать основой его будущего материнства,... его урожаем...
В то же время что-то ожидающее,... что-то натянуто тревожное как и во всем вокруг, чувствовалось и в нем...
Что это?...
Воспоминания о прошлых урожаях?...
Или тревога за будущие?...
Все... Все... Все конечно же было под этим небом...
И многое... Многое... Очень многое наверное еще будет...
Было такое когда все живое радовалось урожаю словно такому долгожданному наконец-то родившемуся полновесному упитанному ребенку... Комбайны натружено пыхтя и надувая от натуги щеки приемных камер, обмолачивали каждый налитой тугой колосок... Когда же они опорожняли свои бункера в грузовики с неимоверно наращенными бортами, те принимая полновесный хлеб заметно приседали поскрипывая рессорами и словно бы покряхтывали при этом. Но несмотря на то что они и приседали, и покряхтывали, - в то же время их лобовые стекла приподнимались... Приподнимались словно глядя куда-то поверх людских голов,... поверх копен соломы,... и,... и даже казалось поверх самих комбайнов... Будто понимая что погрузка заканчивается и поэтому они уже заранее высматривали, определяли ту дорогу по которой повезут этот хлеб...
В общем чем-то они напоминали эдакого кряжистого хлебороба, когда принимая на плечи увесистый мешок он точно также невольно приседал и покряхтывал от натуги... Но несмотря на то что он и приседал,... несмотря на то что и покряхтывал при этом,... - взгляд его точно также как и "взгляды" тех грузовиков тоже устремлялся куда-то... И даже тогда когда этот взгляд был направлен как бы внутрь, был направлен как бы в самого себя,... - все равно было видно что направлен он был куда-то... Направлен куда-то в известное лишь ему одному... Было видно что взгляд этот был из тех которым он силился рассмотреть там,... рассмотреть в том известном лишь ему одному,... рассмотреть все то, что сулил ему этот новый урожай...
А какое радостное оживление, несмотря на ломоту в спинах и гудящих от усталости руках и ногах, царило тогда на заваленных отборным зерном колхозных и совхозных токах, на элеваторах, в каждом доме, в каждой семье!...
Было и другое...
Было такое когда с замиранием сердца, с горечью оглядывая чахлые низкорослые хлеба и отломив полупустой с щуплым, невесомым зерном, какой-то по детски несерьезный но уже старчески сморщенный колосок,... когда растерев его между натруженных ладоней люди бросали эту убогую щепотку в рот и пополам со слезами разжевывали ее... Разжевывали, вспоминая, - сколько же всего было вложено ими в этот урожай...
Даже комбайны как бы виновато носились тогда круг за кругом на самых высоких скоростях. Носились, дребезжа впалыми щеками приемных камер. Носились тряся и громыхая полупустыми бункерами которые ну никак не хотели наполняться...
В такие годы даже после того как поле было убрано, даже после этого, можно было судить об урожае. Это чувствовалось то ли по редким, то там то здесь сиротливо прикорнувшими копнам соломы,... то ли по состоянию и густоте стерни,... то ли по чему-то там еще... Но по чему-то такому было заметно,... было видно что с урожаем-то в этом году было не очень...
А само поле после прохода комбайнов напоминало тогда остриженную голову новобранца. Остриженную не от избытка волос, остриженную не потому что пришло время стричься, остриженную не ради красоты, не ради прически, а остриженную за надобностью,... за необходимостью,... за "такположенностью"... Несмотря на то что до этого эту голову стригли много раз, несмотря на то что во всем этом не было ничего как будто нового, - однако одного взгляда на нее было достаточно чтобы отметить какую-то непохожесть этой стрижки на те, прежние... Отметить какую-то абсолютную особенность ее...
До замирания сердца, до пощипывания в глазах, в этой по особенному остриженной голове чувствовалось,... чувствовалось и что-то детское еще,... чувствовалась какая-то незащищенность,... какая-то одинокость,... оторванность от той, прежней жизни,... оторванность от этого поля,... оторванность от родного дома... От одного взгляда на эту голову, у того кто знал, кто прошел через это,... у того долго-долго потом что-то щемило где-то там,... внутри...
Точно также, те же самые чувства вызывало в душах людей и скошенное в неурожайный год поле. В такие годы и люди вложившие в него все что могли, и поле сделавшее все от него зависящее, - конечно же были не при чем. Но само поле чувствовало себя тогда наверное точно так же, как чувствовала себя и мать родившая неживое дитя и казнившая себя за то что не смогла выносить, выходить, сберечь его...
Но несмотря на это, оно все-таки находило в себе силы и сдерживая все то что рвалось из него,... сдерживая чувство обиды за недополученный урожай,... чувство якобы какой-то своей вины за это,... несмотря на все это,... каждой своей кочкой, каждым обстриженным наголо бугорком, точно также как и тот новобранец расставаясь успокаивает старушку-мать, - точно также и поле как бы тянулось к людям...
Тянулось для того чтобы как-то приласкать, утешить их... Тянулось для того чтобы как-то по своему,... по взрослому,... по мудрому,... по земному,... - успокоить,... ободрить,... обнадежить земледельца...
Все,... все до единого и урожаи, и неурожаи, конечно же помнило оно... А как же по другому?... По другому и быть не могло... Не могло, потому что так уж все устроено под этим небом... Устроено так, что все живое,... абсолютно все живущее на Земле,... все наделенное счастьем материнства,... - всю свою жизнь обречено помнить все свое потомство...
И наверное поэтому, то напряженно-ожидающее что чувствовалось вокруг, было ни чем иным как тревога за будущий урожай, - каким-то он будет этот предстоящий год?... Та самая тревога, которая как и всякую мать время от времени обязательно посещает за свое еще не родившееся дитя... Потому что уж кто-кто, а она-то знает,... знает что все живое на этой Земле завит от слишком многого... Слишком много должно сложиться благоприятных обстоятельств чтобы все зародившееся смогло выжить...
С Сашкиной стороны послышался выстрел...
Обернувшись, Васька не сразу разглядел его в белом маскхалате на фоне такого же белого заснеженного поля. Сначала он увидел стелющуюся над землей, распластавшую свой пышный хвост лису. Отсюда казалось что она не бежит, а летит или плывет, - настолько плавны и грациозны были ее движения...
Отыскав наконец-то глазами и Сашку, увидел что тот вскинув ружье стоит в пологой балочке пересекающей поле наискосок. Пересекающей так, что Сашка был уже внизу а они со Степанычем вверху, у ее края и все что происходило там, у него, было хорошо видно отсюда, сверху.
Сразу же послышался второй выстрел и рыжее пятно застыло, вкрапилось, впечаталось в белизну. Звук этого выстрела долго,... казалось неправдоподобно долго стоял в воздухе... А еще казалось что и это поле, и лесополосы, и вообще все вокруг слышали его... Странно что ничего такого после первого Сашкиного выстрела Васька не заметил...
Сейчас же,... сейчас все вокруг, казалось не только слышало но и прекрасно понимало, - что означал именно этот выстрел... Словно все вокруг знало,... чувствовало,... что именно после него,... именно после этого выстрела кто-то остался лежать на снегу...
И более того...
Ему казалось что все вокруг прекрасно понимало что означал не только этот, но и вообще любой такой выстрел под этим небом... Понимало и знало... Понимало и знало потому что еще задолго до рождения его, Васьки,... задолго до рождения их всех, - эта земля слышала столько выстрелов,... видела стольких упавших и застывших после них...
Слушая замирающий звук выстрела и поглядывая вокруг Васька собственной кожей,... казалось всем собой, словно бы почувствовал то как все окружающее относилось к этому выстрелу... И то что он почувствовал заставило его опустить ружье и то ли виновато, то ли зябко передернуть плечами...
Впервые в своей жизни ему открылось что-то такое, чего никогда с ним не было. И это "что-то такое" говорило ему о том что то что он держал сейчас в руках, то что он всегда так тщательно чистил, холил и лелеял, - было каким-то необязательным,... было лишним,... было нежелательным,... было даже чужим и ненужным на этой Земле...
Переломив перезаряжая ружье, Сашка направился к лисе. Играй с лаем бросился туда же. Постояв некоторое время и посмотрев как Сашка наклонился к ней, они со Степанычем не сговариваясь двинулись дальше.
Заяц вскочил неожиданно... Вскочил чуть правее от Васьки между ним и Степанычем, но далеко. Вскочил очевидно разбуженный Сашкиными выстрелами. Взбрыкнув задними ногами как бы отряхивая с них снег, он бросился наискосок мимо Степаныча. От него он был еще дальше и тот точно также как и Васька, даже не поднял ружье...
Васька проводил его взглядом, пока тот не скрылся в лесополосе. Некоторое время было видно как он бежал по ней мелькая между деревьев...
""
У машины развесив ружья и лис на сучья и выбрав подходящее местечко, не торопясь соорудили костерок. Соорудили не сговариваясь. Соорудили не деля обязанности, - мол ты сделай то-то и то-то, а я сделаю это и это... Ничего подобного...
Несмотря на то что они не сговаривались и не делили обязанности, и несмотря на то что делали они это далеко не каждый день, молча, не распределяя кто что должен был делать, но тем не менее каждый из них делал именно то что и надо было делать для добывания огня. Вдыхая этот древний дымок, одобрительно поглядывая по сторонам, достали водку и еду и расположились вокруг него.
Подсаживаясь к костру Васька поймал себя на том что чувствовал он себя в это время наверное точно также, как чувствовал себя и наш прапращур когда одергивая и поправляя перекосившуюся на плечах шкуру он вот также подвигался к огню. Когда
держа в одной руке палку а другой проверяя, двигая и пошатывая привязанный к ней какой-то звериной жилой обломок камня служивший ему топором или копьем и видимо удовлетворившись проделанным, он клал его рядом с собой и с таким же наверное удовольствием и блаженством протягивал руки к огню.
Васька не мог точно сказать, что чувствовал он сейчас именно то же самое. Но что-то такое происходит с нами, когда подсаживаясь к костру мы протягиваем к нему руки. Происходит наверное то же самое что происходило и с нашими отцами, дедами и прапрадедами когда положив рядом кнут, топор, рогатину, ружье, саблю или меч они вот также протягивали к огню свои руки... Что-то древнее,... неизмеримо, неисчислимо древнее, какие тут к черту могут быть измерения и исчисления, - но тем не менее именно это или что-то наподобие этого, огонь костра вызывает в каждом из нас.
Когда Сашка разливал по стаканчикам, Васька видел что водка от морозца стала вязкая на вид словно масло.